Многоточия

Часть 1.3

  Чайник, из которого я наливала в чашки кипяток, дрогнул, выскочил из рук, горячая вода обильно плеснула на столик, шипя, испуская пар и растекаясь во все стороны. Марика вовремя отшатнулась, запрыгнув на диван с ногами и шустро переместившись подальше от опасной зоны.

  Быстро придя в себя, я подхватила чайник, когда он уже готов был перевернуться, брякнула жгущую руки посудину обратно на подставку и метнулась за тряпкой.

   - Каких мужей?!

  Марика косо взглянула на меня.

   - Наших с тобой мужей, за которых мы обязаны выйти замуж. Положенная часть наследства достанется каждой из нас только после того, как мы предъявим родителям соответствующие документы, скрепляющие брак. Ну, и ещё фотографии или плёнку, как дополнительное доказательство. И, конечно, мужика, как приложение ко всему этому. Желательно, разумеется, чтобы морда мужика соответствовала морде с фотографий либо плёнки, а именно – той морде, которая целует, колечко надевает, если ты захочешь справить христианскую свадьбу, ну, и так дальше. В идеале нужно ещё предъявить живот от этого мужика, но, конечно, только по прошествии некоторого времени после свадьбы. Только при наличии этих вещей и явлений мы с тобой станем законными наследницами, получим приданое и поддержку родителей, моральную и материальную. Если же какая-нибудь из нас, а может, и обе сразу, в достаточно ближайшее время не предъявит ничего из этого или предъявит неполный набор, ту, если очень не повезёт, могут вообще объявить недостойной семейной фамилии. Вот так, моя дорогая.

  Я медленно опустилась в кресло, очень кстати оказавшееся у меня за спиной. Не было бы его, я бы просто грохнулась на пол. Ноги меня не держали. И спина тоже. Пришлось опереться о спинку кресла.

  Выражение лица у меня, наверно, было соответствующее внутренним ощущениям, потому что Марика, некоторое время молча смотревшая на меня с нескрываемой жалостью, внезапно спросила:

   - Тебе воды не принести? Сердцем обычно не страдаешь? Вид у тебя…

  Я покачала головой, выпрямилась, сглотнула, вздохнула поглубже, более-менее справилась с собой и смогла наконец спросить:

   - …Откуда?..  

  Марика, всё ещё внимательно смотревшая на меня, встала, размешала сахар в моей чашке и сунула чашку мне в руки:

   - Выпей всё-таки хоть немножко, на тебя смотреть страшно. Я лично узнала обо всём этом вчера утром. Мать меня вызвала, я приехала и с порога получила всё, что причиталось. Пей, пей. Ты вот так отреагировала, а меня сразу, не сходя с места, на истерику сорвало. Как я орала – это надо было слышать. Ну, на меня тоже, конечно, орали. Но я разошлась… Ты ж знаешь, я обычно молчу, думаю, пусть орут, им же хуже, а в этот раз – ой, что было… Визжала целый день, до вечера, и матом, и всё… говорю, не пью, не курю, не колюсь, парней стадами не вожу, честно работаю, честно зарабатываю, ни под кого не подставляюсь, у вас ничего лишнего не прошу, а что есть, то из необходимого минимума, да и то не я клянчу, а они сами дают, как тебе, мы ж с тобой ещё пока детьми считаемся. Ну и вот, говорю, что вам ещё надо, какая вам разница, когда я замуж выйду, я свободный человек, я своими силами на ноги встать хочу, а не вашими и тем более мужниными, чтоб ни у кого потом ничего не просить, чтоб ни одной рисинкой меня никто не мог попрекнуть… А мать к тому времени разошлась и выдала – иди, говорит, отсюда, не получите больше ничего, ни та, ни другая, думала, говорит, хоть одна у меня нормальная, спокойно семью заведёт, внуков, раз уж сыновей боги не дали, так и эта, я то есть, туда же, такой же выродок. Тогда же и про фамилию сказанула, дескать, не хотите родителей слушаться, вообще детьми перестанете считаться, только это, я думаю, всё-таки сгоряча. Ну и в конце концов довела я её, она меня послала – без семьи, говорит, и на глаза не показывайся. Я гляжу, делать нечего, на пороге встала и говорю – не нужно мне ваше наследство, права была Рюка, к чёрту все ваши обычаи, если они жить нормально не дают – согласись, я ведь нормальная модель на нормальной работе – ну и говорю, уезжаю я к Рюке, она меня поймёт, и без вашего наследства и ваших денег мы как-нибудь проживём, и в люди выйдем, и поперёк себя не пойдём. Сумку взяла, дверью хлопнула и ушла. Хорошо ещё, она мне вслед ничего не кричала, соседей постыдилась. А я такси поймала, в гостиницу какую-то поехала, переночевала, утром сегодня со своими работодателями договорилась, что уеду на некоторое время, - и вот к тебе. С ними даже не встречалась, не звонила, не простилась.

  Я сидела молча, потихоньку глотая чай. Марика тоже отпила немного, помешала в своей чашке ложечкой и вздохнула.

   - Так что вот, такие дела…

   - А куда же всё денется, если мы так ничего и не получим?

   - В музей, - Марика опять отпила и опять поболтала ложечкой в чашке. – Мать кричала, что они вроде уже договорились с кем-то там высокостоящим, чтобы отдать на хранение. Говорят, так и так всё в музей уйдёт, какая разница, ну, унаследуем мы, а дальше-то что? На нас с тобой два якобы знатнейших рода прервались. Ты бы слышала, как мать вчера сетовала – два раза рожала, и хоть бы один сын, отцовский наследник, так нет, оба раза девочки. А девочка – это, сама знаешь…

   - Лишние хлопоты в семье, - договорила я.

   - Вот-вот.

   - Ясно…

  В комнате незаметно стемнело, и я встала, чтобы включить свет.

   - А… В музей пойдёт всё, что имелось? Всё сохранилось?

   - Сохранилось-то всё… - Марика проследила за мной, потом отвернулась к своей чашке. – Да мне, если честно, и неинтересны все эти статуэтки и чарочки, память, конечно, да ладно… И денег мне тоже… не особо. В миллиардеры я не рвусь, как отец, а на жизнь заработать, надеюсь, смогу… Мне знаешь только что жаль? Да и тебе, мне кажется, тоже.

   - Хина, - безразлично пожала плечами я.

   - Точно. Я, кстати, просила их хотя бы отдать, ведь переходят же они дочерям, в любом случае. Нет, недостойны мы с тобой. Так что и мамины, и те, что от тётки достались, от сестры отца, ты ведь помнишь, наверно, - обе партии… в музей. Мне так их жалко.

  Мне тоже было их жалко. Очень жалко…

  …Как и всем нормальным девочкам, нам с сестрой, когда мы были маленькими, каждый год третьего марта устраивали Праздник кукол. Как и все нормальные девочки – а в детстве даже я ещё была нормальным ребёнком, - в этот день и два дня после него мы играли в куклы. В особые куклы – хина. Куклы эти являлись частью нашего наследства и, что то же самое, приданого.

  Нашего – потому что свои куклы были у каждой из нас. Обычно в семьях бывает только по одному набору, но у нас их было два. Один – от мамы, как и положено, а другой – от сестры отца. У неё тоже были такие куклы, они достались ей по наследству от своей матери. Но у неё не было дочерей, был один сын – наш с Марикой двоюродный брат, которого мы никогда не видели, не знаю, по каким причинам. И тётя отдала свой набор нам. Поэтому из-за хина мы с Марикой не дрались. Дрались из-за многого другого, но только не из-за этого. Несмотря на то, что хина заметно различались качеством и количеством.

  Как известно, куклы хина олицетворяют собой императорский двор и располагаются пирамидой из нескольких ступеней. Чем больше ступеней, тем больше челяди, пышнее двор и интереснее играть.

  Мамины куклы были достаточно скромными. Пирамида состояла из среднего количества ступеней – пяти, одежды кукол были сшиты не из парчи, как хотелось бы, а из обычных, повседневных, тканей, хоть и красиво расшитых; слуг у главных кукол, императора и императрицы, было меньше, чем следует, игрушечная мебель и различные предметы обихода скромные, немногочисленные, не особо красивые, не особо бросающиеся в глаза.

  Играть этими куклами было не так интересно, но мы не осознавали этого, пока Марика не получила от тёти в подарок хина линии отца. Эти куклы для нас были и остаются величайшей драгоценностью на свете. Несмотря на то, что им не меньше двухсот лет, они ничем не отличались от современных, сфабрикованных машинами, разве что качеством – в лучшую сторону.

  Подставка для этих хина состояла из семи ступеней, то есть из полного их количества. И у этих кукол было всё. Тщательно сшитые из парчовых тканей одежды, искусно, вручную, вышитые золотыми и серебряными нитями и украшенные мелкими осколочками драгоценных (!) камней. Мельчайшая мебель – шкафчики, сундучки, столики, вазочки, ширмочки, фонарики, полочки с посудой, лакированные коробочки для кушаний, жаровня, зеркало, настоящее, в которое, правда, ничего нельзя было увидеть, таким оно было маленьким. Скипетр императора, вырезанный из слоновой кости, коралловый венец императрицы, золочёные подносы фрейлин, барабанчики и флейты музыкантов, луки и мечи стражников. Был даже паланкин для императрицы и игрушечный чёрный бык, запряжённый в тележку, - для неё же…

  Мамины хина предназначались мне как старшей дочери, тётины – сестре. Но Марике они быстро надоели. Первый год она занималась ими с восторгом, а уже на второй – охладела. И дело было не в возрасте, всем девочкам в пять-шесть лет интересны куклы, просто эти были настолько многочисленными – пятнадцать штук – столько у каждой куклы было мелких причиндалов, такими пышными и неестественными по сравнению с прежними, более привычными, были эти хина, так много они требовали возни в обход естественного течения игры, что Марика подумала-подумала – и махнулась со мной куклами. Теперь в её распоряжении были мамины, а в моём – тётины.

  Поняла я сестру, только повзрослев. Марика уважала и берегла тётиных кукол, знала им цену. Но ей была интересна только игра, само её течение, и она подчас просто не хотела отвлекаться на такие мелочи, как, например, вставление кукле в руку веера. Гораздо проще зажать веер вместе с куклой в руке и делать с куклой, что требуется, а не возиться со всеми этими пальцами, забывая, зачем вообще суёшь этот паршивый веер в руку этой паршивой кукле. С мамиными хина играть было проще, хоть их и было меньше. И Марика предпочла играть с ними.

  Я же всегда занималась только подготовкой кукол к игре. Я даже не играла, как обычные дети. Я аккуратно брала куклу, осторожно снимала головной убор, клала его в сундучок. Снимала гэта и клала их на подставочку для обуви, которую держал один из слуг. Развязывала оби, аккуратно складывала его, укладывала на полку в шкафчик. Снимала сначала верхнее кимоно, потом то, что под ним, затем следующие, сколько их там было, каждое расправляла, складывала надлежащим образом и вешала в шкаф или клала в сундучок. С той же пунктуальностью, только в обратном порядке, шло одевание. Я к своей одежде и к своим вещам никогда не относилась так, как к одёжкам и имуществу своих хина.

  Одев куклу, я любовалась ею несколько минут, ставила на подставку и принималась переодевать следующую. Когда переодевать было больше некого, я, к примеру, сажала императрицу в паланкин, клала его на плечи слуг, ставила позади стражников и любовалась процессией. Налюбовавшись, вынимала куклу из паланкина и расставляла всех по местам.

  Сестра рядом щебетала, пищала и ругалась тонкими голосами, император с императрицей у неё ссорились, мирились, женились, разводились, били друг друга ногами по голове, кидались в слуг шкафами и посудой, - мои только меняли одежду и, наверно, помирали со скуки.

  Мама приходила в ужас, когда заставала меня за хина: я обычно часами лежала на полу и с блаженным выражением лица смотрела снизу вверх на неподвижную пирамиду кукол. Она считала это ненормальным. А перед моими глазами в это время вставали исторические картины необычайной красоты. На просторных, нетронутых коричнево-зелёных ландшафтах вырастали небольшие деревни с огромными полями риса, неприступные замки с развевающимися на шпилях башен флагами, украшенными родовыми гербами; по длинным безлюдным дорогам мчались на боевых конях грозные самураи, мчались так, что ветер свистел в ушах и от топота копыт содрогалась земля, словно надвигалось страшное землетрясение; смелые, но никому не известные герои боролись с бушующим морем, умело сопротивляясь огромным волнам и ведя к цели свои корабли с разорванными, но не поверженными парусами…

  В этом мире куклы постепенно оживали, сходили с подставки, и передо мной появлялся огромный, красивый, богато украшенный императорский дворец, где жили мои предки. Все они, разумеется, были храбрыми и могучими.

  Вот по пышно убранным палатам скользят знатные дамы со своими фрейлинами, мелко перебирают миниатюрными, носящими следы колодок ногами, суетливо подхватывают полы и рукава многочисленных, вышитых золотом дорогих кимоно, трепещут большими расписными веерами, судачат о нарядах великой императрицы; пробегают иногда шустрые слуги с подносами, балансируют на натёртых, сверкающих искрами мрамора полах; перед воротами и на выложенных гранитом стенах прохаживаются суровые стражники с луками, мечами и копьями, много повидавшие на своём веку; в самой большой, торжественной зале, на небольшом возвышении у затянутой расписанным знаменитейшими мастерами шёлком стены, расположились музыканты в чёрных шапочках, в дорогих одеждах, гулом барабанов и трелями флейт они прославляют и восхваляют великого императора; а он, грозный и прекрасный, разодетый в парчу и шелка, со скипетром в руке, восседает на богато убранном троне у главной стены главных покоев, и всякий, кто посмеет потревожить его, склоняет перед ним голову, ибо суров взгляд Сына Неба, и мало кто может выдержать его.

  А в своих покоях перебирает нефритовые чётки великая императрица, печален её взгляд и тускл взор, ибо не знает она в жизни истинной радости, а вынуждена лишь подчиняться требованиям грозного мужа, хоть и сидит она на высочайших церемониях по левую руку от него, как требуют законы Эдо…

  У меня всегда начинали дёргаться губы, когда я представляла себе несчастную императрицу, заточённую во дворце, лишённую права голоса, с забитыми в колодки ногами, зачернёнными зубами, в нескольких кимоно из тяжёлых, тянущих книзу тканей, обязанную только родить сына – наследника престола – и больше ни для чего не нужную. И я, чтобы не разреветься, доходя до этого места, заставляла императрицу встать, вскинуть голову, почистить зубы, чтобы смыть с них краску, снять лишние кимоно, выкинуть в окошко колодки с ног – я тогда думала, что императрица, благодаря своему высокому положению, должна носить их постоянно, как обувь, - надеть самурайский наряд, сесть на быстрейшего и красивейшего во всей столице коня, поехать на войну с отрядом верных самураев, победить всех врагов и с почестями вернуться домой, а потом подойти к мужу, который бы всё ещё сидел на троне у стены, как дурак, и сказать: эх, ты, что же ты за муж, не ценишь меня, а я ведь только что с войны, столько голов тебе в подарок привезла, даже голову того сёгуна, что смертью тебе угрожал…

  На этом месте я успокаивалась, слёзы у меня высыхали, особенно когда я представляла себе лицо этого императора. Я начинала хохотать, а сестра прекращала свои семейные войны и удивлённо глядела на меня…                      

  Далее >>>