Многоточия

Часть 1.4

  Но никто, даже мама, даже сестра, не знал толком, что творится у меня в голове, когда я возилась со своими хина. Родителей вообще в конце концов начали серьёзно беспокоить мои отношения с этими куклами. А на самом-то деле я провела с ними столько счастливых минут… Это была моя единственная возможность погрезить наяву, начитавшись исторических книг, романов и повестей, насмотревшись исторических фильмов – порой не вполне подходивших мне по возрасту – и переполнившись впечатлениями от них до краёв. Обычно времени на себя у меня не было. Пожалуй, только этим я не отличалась от практически любого нормального школьника, хотя и была ещё совсем крохой.

  Хина были единственной вещью, за судьбу которой я очень волновалась с того дня, когда осталась в Токио одна. Мне не отдали их, увезли с собой: я была уже взрослой, и в куклы, даже в такие, мне играть не полагалось. А в мою надёжность, в то, что я сумею сохранить этот набор целым и невредимым, никто не верил. Как не поверили бы и в то, что хина представляли для меня какую-то духовную, а не материальную, ценность.

  Я боялась даже думать об этих куклах, чтобы не заскучать, не впасть в ненужные воспоминания или не накликать на них беду. Хотя хина полагалось вынимать из коробок в тайниках всего на три дня в году, мне было спокойней, когда они находились в том же доме, что и я. А когда меня нет… их могли бы просто кому-нибудь отдать, потерять, уронить, они ведь никому по-настоящему не были нужны – и я даже не узнала бы об этом.

  А теперь, похоже, я вообще больше их не увижу…

   - Барби наших хотели выбросить, - тихо проговорила позади меня Марика. – Я не дала. Все наши игрушки у меня в комнате, правда, дома у родителей. Но туда никто не зайдёт, а если и зайдут – не найдут. Я всё спрятала. И твоё, и моё. Тебе вернуть?

  Я наконец отвернулась от стены с выключателем, стоя лицом к которой вспоминала своих хина, и вновь села в кресло.

   - Верни. Спасибо, что не дала выбросить. Их-то, надеюсь, можно будет забрать? Они не входят в приданое?

  Марика иронически усмехнулась, потянулась к чайнику, налила себе ещё чаю.

   - Не входят. Я же смогла отбить их у матери.

   - Ну и хорошо. Будет хоть какая-то память о доме.

   - А ты что, - Марика глянула на меня из-за края чашки, - тоже не собираешься выходить замуж?

  Я, не иначе как заразившись от неё, в ответ только усмехнулась. Горько усмехнулась.

   - Ты что, у меня же под окнами целая толпа обожателей с цветами, все так и рвутся повести меня под венец… Разве ты ничего обо мне не слышала, Марика? Мама с папой тебе ничего не рассказывали? Уже после того, как вы уехали?

   - Мне нет, - сестра снова сверкнула подчёркнутыми чёрной тушью глазами, - а друг другу да.

   - Вот и не нужно задавать глупых вопросов. И без них…

  Я опустила чашку на столик, встала, отошла к окну – опустить жалюзи, о которых я забыла, когда включала свет.

   - Меня вряд ли вообще брали в расчёт при дележе наследства, Марика. Не о чем и говорить.

  Окно я закрыла, но лицом к свету не повернулась. Отпустила шнурок жалюзи и опёрлась ладонями о подоконник. Посмотрела в щель между пластиковыми пластинами. Не увидела ничего. 

  Марика позади меня не издавала ни звука. В комнате было тихо. Слишком тихо.

  Наконец сестра осторожно зашевелилась, взяла свою чашку – днище слегка проскребло по столешнице – отпила, но вторичного полускрежета-полушуршания я не услышала. Значит, держит в руках.

   - Я тебя расстроила.

  Я промолчала. Говорить было ещё рано.

  Марика с отчётливым стуком поставила чашку на столик, слезла с дивана, подошла ко мне. Положила руку на плечо – я неожиданно сама для себя вздрогнула.

   - Прости меня, Харука, - как-то тоскливо проговорила она за моей спиной. – Прости, пожалуйста.

  Я поморгала, сглотнула для верности и повернулась к ней. Марика взглянула на меня и опустила глаза. Потом снова подняла.

   - Я сейчас только до конца поняла, как к тебе относилась. Дурой была. Признаю. Целиком признаю.

  Я молчала. Марика искоса глянула мне в лицо, увидела всё, что хотела, отвела взгляд. Со вздохом сложила руки на груди.

   - Если честно, я думала, что ты такая и есть, как мать о тебе говорила. Да ты знаешь, я на тебя её глазами смотрела. Сегодня тоже… первые десять минут. Теперь нет. И больше не буду, никогда. Я, конечно, пока с полным правом судить не могу… я твоих подруг не видела. Но… всё будет в норме. Даже если что-то окажется не так.

  Я молчала. Смотрела на её руки. Пальцы были сухие, суставы выступали небольшими бугорками, сухожилия и вены чётко вырисовывались под кожей.

  Марика снова взглянула мне в лицо, но ничего не увидела, я смотрела вниз.

   - Ты-то рано поумнела. Ты всегда умной была. По-своему – а оказалось, так же, как все. Только я… сегодня только очухалась. Полностью. Я раньше могла. Только не хотела. Ну и… вот.

  Она вздохнула, поправила короткую чёлку, затем снова переплела руки.

   - Ты ж не изменилась. Совсем. Ты такая же осталась. Я ведь не знала…

  Я отклеилась от подоконника, к которому прислонялась, вздохнула и остановила её, чтобы не мучилась. Всё уже было понятно.

   - Ладно.   

  Марика глянула на меня.

   - Ты как?..

   - Я поняла. Уже давно всё было понятно, Марика.

  Сестра медленно опустила глаза.

   - Я ж говорю, ты всегда умная была.

  Она вздохнула, сделала шаг и, так и не подняв глаз, крепко обняла меня, упёрлась острым подбородком в плечо. Я тоже обняла её. И зажмурилась.

  …Хотя разница между нами была всего лишь год и четыре месяца, дружбы у нас с Марикой не было. Мы могли найти общие интересы, но редко делали это. В основном в детстве, когда потребность играть пересиливала холодность отношений. В шахматы, шашки, различные логические игры-загадки-головоломки в одиночку не поиграешь. И в Барби, которых нам тоже покупали, веселее играть вдвоём. Но мы с сестрой быстро отошли от игрушек. И всякое общение между нами прекратилось.

  Дело не в семейных проблемах, их никогда не было. Папа и мама у нас общие. Только любили они нас по-разному…

  Марика очень быстро научилась смотреть на меня глазами мамы. То есть, как на девчонку-непоседу, хулиганку, распустеху, неумеху. И делала всё, чтобы выгодно отличиться от меня. В то время как я ещё носилась по школьным коридорам вместе с мальчишками, дралась, мирилась и играла с ними в футбол и волейбол, она уже тщательно разглаживала на себе мельчайшие складки одежды, перед выходом из дома по полчаса стояла перед зеркалом, прихорашиваясь и старательно высматривая не замеченные раньше мелкие промахи или недостатки, а по улице ходила чинно и с достоинством. Это очень нравилось маме. И хотя Марика ненавидела учёбу ещё сильнее, чем я, а при необходимости могла постоять за себя, подчас налетая на противника быстрее меня и ударяя больнее, она сумела отлично это скрыть. В жизни это ей очень пригодилось.

  Когда мы были маленькими, нас пытались учить рукоделию. И мы действительно кое-чему научились. Однако я применяла свои познания редко. Шила наряды я только своим Барби. Да и то не кофточки и юбочки, а исключительно платья с корсетами, вуалями и кринолинами. Как ни странно, получалось. Но всё равно с сёстриными поделками было не сравнить. Марика уже в девяти-десятилетнем возрасте создавала модели, которые только через несколько месяцев, а порой и лет, начинали появляться на подиумах и в витринах магазинов. Для кукольных одёжек и причиндалов она использовала любой материал, который только попадался под руку, начиная с обрезков тканей и кончая проволокой и старыми, использованными батарейками. Фантазия сестры была безгранична, и она умела воплощать её в жизнь.

  Причём шила и вязала Марика не только Барби, но и себе. Однажды ей хватило всего двух вечеров, чтобы связать себе невообразимо элегантный свитер, шапочку и шарф. Их сестра заносила до дыр, надевала на каждую лыжную прогулку, какие только могли устроить нам родители в перерывах между работой. А заносив, распустила и из этой же шерсти связала кучу одёжек своим куклам. Мои же Барби никогда не были избалованы шмотьём, как и я сама.

  В домашнем хозяйстве я тоже была полным профаном. Маме я помогала очень редко, да и то после меня нужно было убираться заново – или отчищать меня саму. Потом-то я, конечно, научилась всему, что требовалось, иначе просто не выжила бы в одиночку. А Марика уже лет в восемь самостоятельно и с блестящими результатами убиралась, пекла пироги, делала торты, варила, жарила и тушила. А ещё смотрела с мамой телевизор и ходила по магазинам. Это мама ценила даже больше, чем какую-либо помощь по дому.

  И за плохие результаты тестов сестре никогда не попадало. Родители видели, на что она тратила время, и ценили её усилия. Моих же трудов не видел никто, я дома почти не появлялась. И помощи от меня никакой не было. Поэтому, стоило мне принести домой меньше ста или хотя бы девяноста пяти баллов, с порога приходилось выслушивать долгие попрёки, если не ругань. А когда я слышала ругань, я не могла оставаться спокойной, как Марика. Всегда срывалась. И начиналась очередная свара, из которой победителем всегда выходила мама... 

  Если же баллов было ровно сто, это воспринималось как должное и никак не поощрялось.

  Я тоже воспринимала такое отношение как должное, я привыкла к нему с трёх лет. До этого времени мама меньше занималась работой и больше мной и сестрой, но три года пролетели быстро, и от них у меня остались лишь очень смутные, расплывчатые воспоминания, не стоящие того, чтобы копаться в памяти. А Марика вообще не помнила того времени.

  Потому-то её и забрали тогда с собой. Она осталась для мамы единственной надеждой на получение благостного и спокойного будущего, с зятем, внуками и жизнью, как у всех, ну, может, чуть получше в материальном плане. Мама, видимо, даже представить себе не могла, что у сестры тоже имелись свои жизненные цели. Однако вскоре она узнала об их существовании. Тогда-то Марика и начала разъезжать по городам отдельно от родителей.

  Но связи с ними она не теряла. Видимо, надежды на то, что сестра образумится, у мамы ещё оставались. И взгляды на некоторые вопросы у них обеих оставались одинаковыми.

  До сегодняшнего дня…

  Я покрепче прижалась к сестре и ткнулась носом в её плечо. Слёзы из уголков глаз всё-таки выползли.

  Я скучала по ней. Скучала самым что ни на есть банальным образом. Как и по родителям. Несмотря на все непонятки и заморочки. Они-то остались втроём. А у меня не было даже хина. На четыре года у меня вообще не осталось связи с домом. Кроме фамилии. Да и ту у меня, похоже, отберут. Не знаю, правда, каким образом. Но мама найдёт способ. Она всегда была сильной и упорной.

   - Харука, ты чего, ты плачешь, что ли?.. – забеспокоилась Марика. – Не плачь, не надо…

   - Не плачу, не плачу, - я разомкнула руки, моргнула несколько раз, вытерла щёки. – Всё нормально.

   - Я не хотела тебя расстраивать, - виновато взглянула на меня сестра. – Мне ведь самой тоже, мягко скажем, неприятно было. Не плачь. Пошли сядем лучше.

  Мы отошли от окна и сели рядом на диван. Я – в белой рубашке и голубых брюках, она – в белой футболке и голубых джинсах. Я – с распухшим носом и красными глазами, она – с великолепно наложенным и до сих пор держащимся макияжем. Я – с растрёпанной копной сена на голове, она – с такой причёской, будто только что встала из парикмахерского кресла.

  Я расклеилась основательно. Сколько ни вытирала лицо платочком, сопли не кончались: если меня заносит, то всерьёз и надолго. Поэтому лучше бы вообще не заноситься. Но не всегда получается.

  Марика положила руку мне на плечо, но я её сняла.

   - Не надо.

  Жалеть меня не стоит. Можно утонуть в моих слезах. Или просто здорово промокнуть. И то, и другое достаточно неприятно, в основном с этической точки зрения.

  Я сгорбилась, положила локти на раздвинутые колени, посидела так, изредка промокая нос и глаза платком. Марика сочувственно молчала, откинувшись на спинку дивана.

  Внезапно послышалось металлическое треньканье, но какое-то незнакомое, не характерное для моей мобилы. Сестра встрепенулась, быстро сунула руку в карман джинсов, с некоторым трудом, изогнувшись, вытащила симпатичный серебристый телефончик со светящимся разноцветным дисплеем и нажала кнопку вызовов.

   - Алло. Что? Нет, мам, я у Харуки. Да, подумала. Да, уже поговорили. Нет, не приеду. Да, решила.

  Трубка что-то тараторила, так громко, что я различала некоторые слова.

   - …Мам. Мам. Всё. Я с Харукой, слышишь меня? Да, знаю. Нет, мам! Всё. Всё, отбой!

  Сестра отняла от уха визжащую трубку и нажала на соответствующую кнопку. Визг и тарахтенье прекратились.

   - Что там?

   - «Ты подумала, ты одумалась, ты поняла»… - передразнила маму Марика, запихивая телефон обратно в карман. – Подумала и одумалась. Надоело.

   - Подожди, не убирай. Можно, я погляжу?

   - Гляди, - сестра выдернула телефон из кармана и протянула мне. – Всё про тебя говорила, одно и то же, и сейчас опять…

   - Расскажи.

  Марика поглядела на меня.              

       

  Далее >>>